И понял Демон пресыщенный
Своей затеи весь исход,
Лишь взор его, опять надменный,
Упал на труп Тамары бренный,
Любви его несчастный плод.
И он неспешными шагами,
Болтая мокрыми мудами,
Из мрачной кельи вышел вон,
Где воцарился мертвый сон…
В то время сторож, спутник лунный
И неизменный друг ночной,
Свершал свой путь с доской чугунной
За монастырскою стеной.
Уж много лет старик сердитый
Обитель девичью хранил,
Уж: много верст тропой избитой
Он взад-вперед исколесил.
Но он до сей поры ни разу
Ночных гостей не провожал
И, видя Демона проказу,
С душевной злобою сказал:
— Теперь попробуй попытаться
Еще хоть раз один придти, —
Успел от рук моих убраться —
Постой же, мать твою ети! —
И он с собачьим озлобленьем
Быстрее путь свой продолжал
И, словно ради развлеченья,
Ебками гостя провожал..
Заутро сестры оросили
Тамару мертвую слезой
И в тот же день похоронили
Под сенью липы вековой.
Души враждебные стремленья
Проснулись в Демоне опять,
И он, не зная назначенья,
Как застаревшаяся блядь,
Торговлю кончивши, без крова
Живет подачкою одной.
Пустился в край далекий снова,
Навек прощался с пиздой.
Ему лишь триппер подарила
На память чудная пизда
И хую толстому отбила
Охоту еться навсегда!
Над Кайшаурскою долиной,
Ручей где горный вниз струился
Среди развалины старинной
Поручик Лермонтов мочился.
Под мышкой рукопись торчала,
Рука уж хуй держать устала,
И красно-желтая моча,
Смешавшись с водами ручья,
В долину чудную бежала…
Он кончил… Гульфик застегнувши
И капли с пальцев отряхнувши,
Поэт великий на скале
Уселся с грустью на челе.
Свою поэму развернувши,
Ее он снова прочитал
И, так вздохнувши, рассуждал:
— Все дамы, «Демона» читая,
До сумасшествия дойдут,
От сладострастья изнывая,
Аршинный хуй искать начнут.
Мужья, Тамарою прельстившись,
Не станут жен своих стеснять,
За цепкой в поиски пустившись,
Начнут всех девок ковырять.
Все гимназистки, институтки,
Лишь только «Демона» прочтут,
Во все свободные минутки
Свечой дрочить тотчас начнут.
Все классы общества захватит
Ебливой похоти порыв,
И «Демон» души всех охватит,
Как злой общественный нарыв.
Когда же общество созреет,
Когда народ наш поумнеет
И критик фокус мой поймет,
Пустым поэтом назовет,
То много лет уже пройдет, —
На свете целок уж не будет,
Хуи не будут уж стоять,
Лизать их бляди только будут,
Никто не станет вспоминать
Про дочь невинную Гудала.
Мне не нужна уж будет слава:
В земле уж буду я лежать,
Не захочу уж ни писать,
Ни есть, ни пить, ни петь, ни еть —
Я буду лишь вонять и тлеть.
А если правнук усумнится
В спокойствии души моей —
Напрасно! Мертвым ведь не снится
Ни грусть, ни радость прежних дней;
Скала Машуки иль Казбека
Мой прах уж будет сторожить,
И глупый ропот человека
Не сможет мир мой возмутить.
1
В одной из провинций Российской земли
Три гордые девы весной расцвели.
Отец их, чиновник сухой и холодный,
Служил, собирая металл благородный,
Хранимый друзьями и силой чинов
От разных, и тайных и явных, грехов.
2
И многие годы неслышно прошли..
Но, нет!, женихи из столиц не пришли!
Ни Кате, ни Оле, ни даже пред Таней
Гусары не делали пылких признаний;
И стали сушить уж и горе и гнев
Моих благородных разборчивых дев.
3
И грации стали на Бога роптать:
«Иль старыми девами нам умирать?